Вместо флейты подымем флягу...
- Хватит болтать. Я была права. Я знаю жизнь.

- Ты была права.

Жгучие мурашки забегали по хребту: снизу вверх. От крестца - и до середины спины; не выше. Можно подумать, черный трудяга-муравей выскользнул из-под шпажного острия, забрался Джеймсу под одежду и теперь звал на подмогу толпу верных, расторопных сородичей. Казалось, в крестце, в тайных недрах тела, погребенный под развалинами, просыпается кто-то - полумертвый, растоптанный, слепой и глухой ко всему, кроме одного-единственного зова.

Восстает из смертного сна и идет наружу, потому что не может иначе. Однажды, в синей ночи под желтым месяцем, был миг милосердия - и миг этот стоил всех сокровищ мира, отныне и навсегда.

- Я знаю жизнь, - сказала Вуча Эстевен.

И внезапно, бледнея, сделала шаг назад.

- Я тоже знаю жизнь, - ответил Джеймс Ривердейл.

Пояс, усыпанный стальными бляшками, обхватил его талию. Перевязь легла на грудь, смыкаясь выпуклой пряжкой. Тяжесть рапиры оттянула пояс на левом боку. Еще не коснувшись эфеса, Джеймс знал: это та самая бретта, которую он пробовал в лавке Мустафы. Бретта, с которой все началось. Тряхнув седыми волосами, он взялся за рукоять оружия. Словно нащупал ладонь друга. Рука наконец перестала дрожать.

- Странное дело, - сказал Джеймс. - Я вот только что подумал...

Улыбка вышла легче молодого вина и счастливей возвращения домой. Так улыбаются дети и старики, и больше никто.

- А вдруг ты не была права?